Всякий раз, проезжая в Зее по улице Мухина мимо старого деревянного здания, где когда-то была почта, память возвращает в далекие сороковые, когда шла война…

Командировка – на год

Четырнадцатилетним мальчишкой мне довелось жить в Зее только один год, но запомнился он мне навсегда. В то время наша семья жила недалеко от Дамбуков в небольшом поселке. Каждый месяц нам привозили кино. Киномеханик, у которого помощника призвали в армию, попросил меня проехать с ним по маршруту от Овсянки до Юбилейного, пообещав, что через месяц мы вернемся домой. Я согласился.

На большом пароходе мы плыли в Зею, через двое суток пароход причалил в городе. Несколько дней, пока ожидали новый кинофильм, жили в клубе – большом двухэтажном деревянном здании с печным отоплением.

В зрительном зале было холодно, но он всегда был полон людей. В то время шли военные фильмы: «Два бойца», «Радуга», «Жди меня». Киномеханиками работали две молодые женщины, мужья которых воевали на фронте.

Проехав на пароходе до Юбилейного, мы возвращаемся в Зею, далее нам предстояло плыть до Дамбуков, но была уже осень, река обмелела и вверх по течению пароход не пошел, развернулся, дал прощальный гудок и уплыл в г. Свободный.

В то время другого транспорта, чтобы вернуться в Дамбуки, не было, к тому же моего напарника призвали в армию (еще шла война). До следующей навигации мне пришлось остаться в Зее, где у меня не было ни родственников, ни знакомых. О своем бедственном положении я рассказал женщинам, которые работали в клубе киномеханиками. Они повели меня к директору, он меня спросил: «Кино самостоятельно показывать сможешь?». Отвечаю, что за время поездки я хорошо освоил эту специальность. «Хорошо, – говорит директор, – примем у тебя экзамен, и летом будешь ездить по деревням, а зимой – помогать женщинам-киномеханикам. Жить будешь здесь же, в клубе».

Так началась моя жизнь в Зее. Каждый день мы на санках возили на почту кинобанки с фильмами. Билеты в кино печатали в типографии на страницах из старых книг, которые брали в библиотеке.

Вспоминается Зея тех далеких лет: неасфальтированные улицы без тротуаров, в ветреную погоду над городом поднималось огромное облако пыли. Машины ходили редко и то лишь грузовики. Только тополя, кажется, были такими же, как и сейчас. Иногда возле магазина стояли верблюды, а около них – толпа детей и взрослых.

На ул. Мухина до сего времени есть два здания: в одном располагается музей истории золотодобычи, а в то время над входом в него висела большая вывеска с надписью «Керосин», а на том, где сейчас аптека, – «Молоко». По реке ходили пароходы, причаливая, они давали пронзительный гудок, и люди спешили на пристань.

Недалеко от пристани работала паромная переправа. Поздней осенью, когда по реке уже шла шуга, меня направили в Николаевку. Утром нужно было возвращаться, но паром встал. Пришлось пешком перетаскивать аппаратуру по тонкому льду.

Рынок, тогда его называли «базар», находился на том же месте, что и сейчас. В то время там было несколько крытых рядов. Летом женщины продавали молоко, варенец в стаканах, который можно было купить и сразу же съесть. На территории рынка всегда было много изувеченных на фронте военных на костылях и на колясках…

На базаре можно было купить даже хлеб, но по очень высокой цене. Где-то там же был хлебный ларек, возле которого по утрам выстраивалась длинная очередь. Хлеб выдавали по карточкам.

На территории рынка находилась, наверное, единственная в городе столовая, где всегда было многолюдно. Посетители сидели не раздеваясь: в шубах, телогрейках, многие с детьми, чемоданами и мешками. Буфетчица на талонах, нарезанных из толстой бумаги, выписывала обеды. Меню было всегда одинаковое – рассольник, где плавали несколько кусочков зеленых помидоров и мерзлая картошка, или щи из капусты так же с мерзлой картошкой и чай. Из чего был заварен чай – не знаю, но всегда он был горячим. В то голодное время и этому были рады.

Домой

Зимой стояли сильные морозы. Мне очень хотелось домой. Перед Новым годом случайно встретил знакомого из Дамбуков, он на попутном транспорте прибыл в Зею, а обратной попутки не было. Он-то и предложил мне пойти с ним в Дамбуки по реке, пообещав, что на третий день будем дома. С работы меня отпустили только на десять дней. Без продуктов, даже без хлеба, и в одежде не для таких морозов, мы отправились в путь. На реке стоял туман, к обеду мы добрались до зимовья Известковое, стоявшего на высоком берегу. Из трубы зимовья шел дымок. Мы поднялись, открыв дверь, на которой не было замка, вошли. На печи кто-то разогревал картошку, замороженные суп, молоко. Очень хотелось есть, и мы, не дожидаясь хозяев, немного поели и быстро вернулись вниз на реку.

Не прошли еще и половину пути, как стало быстро темнеть, подул сильный ветер, дорогу стало не видно, в горах тревожно гудел лес… Сколько идти до следующего зимовья, не знали. Мы очень устали, хотелось только спать. Напарник уходил вперед, но все-таки поджидал меня. Чем бы закончился этот поход – не знаю… Но мой напарник крикнул: «Подходи, вижу огонек!». Он то появлялся, то исчезал, придавая нам силы. Подошли к высокому берегу – это было зимовье на Гилюе.

Только на третий день, обмороженные, уставшие, голодные, мы дошли до своего поселка. Был и обратный путь, но уже с попутчиками, ехавшими на лошадях.

Приближалась весна 45-го, она была теплой ранней. Во всем чувствовалось, что войне конец. По радио передавали о взятии нашими войсками чужих городов. Я ожидал парохода, чтобы ехать домой.

После первомайских праздников утром вышел из ворот клуба, тут же стоял грузовик, доверху набитый ящиками, на них возле кабины сидел солдат, который после ранения уже десять дней добирался домой до Брянты. Он весело крикнул мне: «Залезай, поедем на Золотую Гору!». Ни о чем не думая, спросив разрешения у водителя, я забрался в кузов, машина тронулась. В мыслях одно: все, я еду домой!

От Золотой Горы до Кировского в те годы дороги не было, только зимник, лед, превратившийся в острые колючки, не давал идти, но все-таки в первый день мы дошли до Кировского, а на следующий, когда уже немного темнело, я подошел к своему поселку. А солдату до Брянты было еще 30 км пути…

9 мая 1945 года, в день Победы, я был дома.

Георгий Пичугин.